СЛУЧАЙНЫЕ
ВСТРЕЧИ
(Из ранних очерков)
На
троллейбусной остановке
Я стояла на троллейбусной остановке. Были первые числа апреля, но люди всё
ещё ходили в зимней одежде. Серое небо с редким голубым пухом то там, то тут,
смотрело хмуро, и становилось как-то холодно душе от неласковой весны, от
обнажённых костлявых деревьев. И не было вокруг ничего обещающего скорых
солнечных, по-настоящему весенних дней.
Подул холодный ветер и стих. Я стояла, проникнутая каким-то внутренним
неудовлетворением и тоской. Странное чувство не то лени, не то безнадёжности
сковало все мои движения, и я не противилась холодному ветру, который скользил
по моей шее, проникая глубже, остудил спину и грудь. Скоро я вообще перестала
его чувствовать. Казалось, все члены мои окаменели и малейшее движение могло бы
доставить мне нестерпимую боль. Мной овладело непонятное отупение. Я ни о чём
не хотела думать, не могла даже переменить выражение своего лица. Что-то влекло
меня в угнетающую пустыню печали и от неё. Чего я хотела, чего ждала? – Всё мне
было непонятно, всё странно.
Троллейбус всё не шёл. Автобусы же шли друг за другом, но у меня не
хватало одной копейки... Да я и не спешила домой.
Рядом со мной стояли парень и две девушки. Одна из них была длинной и
худощавой, в модном зелёном пальто, с большими пустыми глазами и впалыми
щеками. Её вытянутое и скуластое лицо сплошь было покрыто мертвенно-бледной
косметикой. Казалось, вся она была нарисована чёрным тушевым карандашом, и так
сливалась её крикливая худощавость с голыми деревьями, так цвет её лица
сходился с бледно-серым небом, что мне чудилось, будто это сломанная ветром и
брошенная на землю ветка.
Я смотрела на неё, и мне было грустно...
Опять подъехал автобус. Уже становилось неприятно стоять на холоде и
страшно захотелось домой, так, чтобы вмиг долететь. Но что делать? Машины
быстро проезжали по улице, люди на остановке сменялись, только я стояла всё и
ждала...
Вдруг звук тормозов отвлёк меня от мыслей от нечего делать, и я
обернулась в сторону улицы Налбандян. На пересечении её с Московской столпилось
несколько машин. Прямо посреди перекрёстка растерянно стояла худая собака. Она
была настолько истощена голодом и холодом, что сейчас, в тихом исступлении
силясь осмыслить, куда ей пойти, как выйти из адского круга металлических
чудовищ, она даже не имела сил двинуться с места. Тонкие ноги её переплетались
между собой, как две слабые и длинные соломинки, колеблемые ветром. Она не
могла идти, силы отказывали ей. С человеческой грустью смотрела она на
нетерпеливо сигналящие машины и, казалось, просила у них пощады. Качаясь, как
разбитая ветвь под лёгким ветерком, она беспомощно переставляла ноги, и в конце
концов, как бы отчаявшись, перестала вообще делать попытки освободиться и
встала посреди улицы, как бедный приговорённый, с опущенной головой и торчащими
боками.
Так простояла она несколько мгновений. Убедившись, что машины не едут на
неё, она медленно побрела к тротуару. Улица освободилась, и машины проехали. Я
свободно вздохнула. Собаке этой, наверное, не было и двух лет. Она казалась
смесью немецкой овчарки с дворняшкой. Уши у неё висели, но, может быть, от
изнеможения. Она прошла через сломанный забор напротив меня и стала медленно
обнюхивать и шарить в валявшемся мусоре.
Снова подул ветер. Я не сводила глаз с несчастной собаки. Истощённое
тело её не смогло выдержать даже лёгкого ветерка. Собака качнулась, в глазах
её, верно, помутнело, голова откинулась назад, потом прошла по кругу и снова
встала в прежнее положение. Лёгкое головокружение прошло. Опять искать!...
Может, что-нибудь найдётся... Ничего... В вытянувшейся и слипшейся мордочке её
выражалось столько несчастья, столько безнадёжности и вместе с тем
примирения... Она снова вышла на тротуар. Споткнувшись о кусок сетки и чуть было
не упав, собрала валявшиеся ноги в узел и хотела встать, но покачнулась снова.
Прислонившись потом спиной к сетке, расставила их шире, удержалась в равновесии
и вышла на мостовую.
У маленького мальчика, стоявшего рядом со мной, упало из рук и
покатилось яблоко. Собака с ужасом откинулась тонкой простынёй вбок и снова,
путаясь в ногах побрела... куда?... сама не зная.
Подъехал троллейбус. Я вошла в него. Через людские головы я смотрела ей
вслед. Она шла вниз по мостовой. Виден был мне треугольник её бёдер и тонкие
переплетающиеся нити ног. Иногда поднималась шея и опускалась. Треугольник с
ногами удалялся в пустую улицу.
Троллейбус двинулся. Куда она теперь пойдёт и что с ней будет?... Бедное
создание!... Смогу ли я забыть твои печальные, обиженные глаза?..
И как велико несчастье. В несчастье
животное походит на человека...
Я доехала до места и сошла с троллейбуса. Я ни о чём не думала, даже не
переживала. Уходящую собаку давно поглотила пустая улица.
1968 г. Ереван
Старушка с
подснежниками.
В один из пасмурных мартовских дней, когда во всей природе уже
чувствуется наступление весны, но погода ещё стоит сырая и безрадостная, а
влажный воздух пронизывает тело неприятными судорогами, я шла по улице С. к
площади. Птицы, так радостно щебетавшие ещё вчера, сегодня как будто приуныли.
Не слышалось ни звука. Застывший воздух не шевелил голых веток деревьев, и они
стояли, как окаменевшие, удивлённые, ошеломлённые. Казалось, не хватает одного
лишь выдоха, чтобы рассеялась эта гнетущая тяжесть и восстановилось нормальное
дыхание природы.
Я проходила как раз против столовой, когда грубый обеденный смрад дохнул
мне в лицо и отвлёк от раздумий. Внимание моё теперь привлекла маленькая
старушка в длинном сером плаще, как-то сиротливо обнимающем её худенькое тело.
Она медленно шла по противоположной стороне, еле переставляя несгибающиеся в
коленях, тонкие, больные ноги. Взгляд её был прикован к пучку подснежников,
которые она прижимала к себе с непонятным благоговением и бесконечною любовью.
Лицо её выражало приятное забытьё. Казалось, первые весенние цветы ожили в её
руках, обрели речь или, может быть, чей-то образ и лепетали ей сладостные
слова. Она прижимала их к себе, как мать своё дитя, как влюблённая девушка,
стыдливо и робко прижимающая к сердцу предмет сладчайших воспоминаний. В
постаревших глазах её стояли слёзы.
Я смотрела на неё с печалью и сочувствием и слышала только редкое,
равномерное постукивание палкой. Я остановилась, мне захотелось пойти за ней
следом, узнать, кто она, и даже познакомиться с ней, когда до ушей моих дошёл
отрезвляющий пьяный хохот трёх мужчин, вышедших из столовой. Они остановились
посреди тротуара и преградили старушке путь. Она вздрогнула, как ошпаренная,
растерялась и окаменела, окружённая ими со всех сторон.
- Стой, - кричал один из них, толстобрюхий, курчавый мужчина лет сорока,
с расплывшимся красным лицом. – Ишь ты, цветов ей захотелось. Не пу- щууу! А
ну, говори, старая, на что тебе подснежники?
Старушка, казалось, ничего не понимала или как-то отупела от отчаяния и
обиды. А прохожие шли своей дорогой и никому не было до неё дела.
Вдоволь поиздевавшись над бедной старушкой, они вдруг оставили её и ушли.
Постепенно их удаляющиеся силуэты скрылись с глаз. А старушка всё ещё стояла,
опираясь на палку и с безумной печалью прижимая к груди подснежники. Потом она
медленно побрела дальше. Я не пошла за нею, будучи почему-то уверенной, что
встречусь с ней опять. Однако больше я её не видела...
1970г. Ереван
Часы на башне
Часы на башне пробили половину двенадцатого, как вдруг, казалось, от
внезапного сотрясения очнулся и ожил оцепеневший мир, и всё вокруг засуетилось.
Ко мне подошёл нищий старик с протянутой рукой и попросил милостыни... Я дала
ему бывшую у меня мелочь. «Будь счастлива, дочка!» - прозвучал мне вслед его
как будто бы пророческий голос... Пророческий? Почему?... Наверное, потому что
мне так хотелось.
На пыльной улице тени перекликались со светом. Прохожие попадались
редко, и я шла с грустным желанием того, чтоб хотя бы на несколько часов
остановилось время или удлинился мой путь до дома, и я б забылась под приятным
осенним солнцм, так располагающим к счастливым мечтам.
Мне на миг стало легко. Что было причиной этого? О, за эти мгновения
обновлённой веры, пусть даже и ложные, я б отдала очень много. Неужели это
слова старика приободрили меня? Гм... Как мало надо, чтоб получить
благословение и как много для того, чтобы быть счастливой.
1969-1970 г. Ереван