Актуальность «Бесов» Ф.Достоевского  

 или анатомия революций

Известно, что характерной чертой русской классической литературы является её проблемность, то есть, как правило, каждое литературное произведение строится вокруг определённого вопроса, на который оно даёт  или пытается дать ответ. В основном этот вопрос касается проблемы зла в обществе, не позволяющего людям жить счастливой жизнью, и отражает усиленные поиски возможности его устранения, или пути ко всеобщему благополучию.

Вообще же путь этот  является тем путём, который человечество ищет со времён падения Адама, ищет, стремясь вернуть себе потерянное счастье,  образ которого хранит на бессознательном уровне. С пришествием Христа, провозгласившего: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин 14, 6), ясно выявились два направления этого поиска: христианское и «строителей, что отвергли краеугольный камень» (Мф 21, 42), который есть Христос (Деяния 4, 11).

Путь христианский – это путь духовный, или моральный. Его могут признать только люди, чьи сердца твёрдо подчинены моральному закону. Их немного.

Путь же «строителей», наоборот, является путём многих. К ним обращаются люди маловерные, надеясь найти  решение своих проблем через реформы и революции. На этом пути нет морали, ибо считается, что  цель оправдывает средства.

Оба пути находятся в постоянной борьбе, в той же степени, в какой борятся между собой дух и плоть человеческая.

Всё творчество Достоевского отражает эту  раздвоенность, которая имеет даже свои обобщённые наименования, такие как  карамазовщина, то есть  сочувствие  сразу двум противоположным понятиям, например, идеалу Мадонны и идеалу Содома, или раю и аду; как щигалёвщина, предполагающая применение жестокого насилия и деспотизма во имя достижения  весьма сомнительного  универсального благополучия; или  как раскольниковщина, которая отличается от щигалёвщины только более мелкими масштабами преступления.

В «Бесах» Достоевского царствует щигалёвщина, ибо в этом произведении выявляется схема разрушения человека и общества, схема дьвольской работы, выполняемой руками одержимых бесами людей. Исследователи «Бесов»  Достоевского обычно связывают это произведение с русской реальностью, то есть с русской революцией или с русским характером, с русской психологией  или русским менталитетом. Но гений Достоевского ведёт нас дальше русской проблемы, потому что способ наступления хаоса на христианский мир, описываемый им в этом произведении, един для всего человечества.

Роман снабжён двумя эпиграфами. Первый взят из одноимённого стихотворения А.С.Пушкина, рассказывающего о путешественнике, который зимней ночью, проезжая в коляске в сопровеждении одного только  кучера  по заснеженным полям, сбивается с пути, ослеплённый снежной вьюгой и мглой. Характерен фрагмент из этого стихотворения, который использовал Достоевский:

«Хоть убей, следа не видно,
Сбились мы, что делать нам?
В поле бес нас водит видно
Да кружит по сторонам.
..........................
Сколько их, куда их гонят,
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?»

    Здесь налицо аллегорическое предварение основной мысли романа. Бесы всегда действуют при отсутствии света, - в данном случае, как мы увидим, при отсутствии света веры. Как снежные вихри, они кружатся вокруг тех, кто, ослеплённый темнотой, не видит дороги, и доводят их до совершенной потерянности. В  итоге эти уже  не знают, куда им следует идти и, полные языческого суеверия и страха, только и  испускают жалобные стоны до тех пор, пока  одержимость их не приведёт их к  гибели,  как это случилось со сбесившимися свиньями  из второго эпиграфа, взятого на этот раз из Евангелия от Луки:

«Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы
позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека,

вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло.

Пастухи, увидя случившееся, побежали и рассказали в городе и по

деревням. И вышли жители смотреть случившееся, и пришедши к

Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног

Иисусовых, одетого и в здравом уме и ужаснулись.Видевшие же

 рассказали им, как исцелился бесновавшийся».
(Евангелие от Луки. Глава VIII, 32-36).

Оба эпиграфа тесно связаны по своему содержанию. Первый из них указывает на причину, а второй – на следствие. Все герои этого романа – заблудившиеся путешественники, некоторые из которых находят свой конец в жестокой насильственной смерти. По мысли Достоевского, все они одержимы бесами. Он говорит об этом устами Стефана Трофимовича, единственного, кто сумел найти потерянный путь, хотя и сделал это перед самой смертью.

«Эти бесы, - говорит он, - выходящие из больного и входящие в свиней - это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Oui, cette Russie, que j'aimais toujours. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности... и сами будут проситься войти в свиней. Да и вошли уже может быть! Это мы, мы и те, и Петруша... et les autres avec lui, и я может быть первый, во главе, и мы бросимся, безумные и взбесившиеся, со скалы в море и все потонем, и туда нам дорога, потому что нас только на это ведь и хватит. Но больной исцелится и "сядет у ног Иисусовых"... и будут все глядеть с изумлением...»

Так Стефон Трофимович одним росчерком очерчивает в лице России  всю судьбу человечества, которое в конце концов очистится и сядет у ног Христа.

Условно героев романа, олицетворяющих собой бесов, мы можем разделить на отцов, которые являются невольными разрушителями устоявшихся традиций; на детей, так называемых «строителей», и на всё общество в целом, являющееся  жертвой как первых, так и вторых.

Одним из представителей поколения отцов является Стефан Трофимович, известный как эстет, любитель искусства и поклонник красоты. Все его высказывания, в которых на первый взгляд чувствуется, казалось, безвредное, самолюбование и романтическое желание выделиться, на самом деле являются теми ступеньками, которые в конечном итоге разрушают мир и жизненно важный порядок на земле. Так, рисуясь перед обществом, считающим его культурным авторитетом, он вполне в духе времени поднимает как бы  «романтический», или «героический», бунт против христианской религии и Церкви, обвиняя её, фактически,  в прозелитизме и в бедности народа, потому что, как он говорит, в религии  «чем хуже человеку жить или чем забитее или беднее весь народ, тем упрямее мечтает он о вознаграждении в раю», особенно когда « при этом хлопочет еще сто тысяч священников, разжигая мечту и на нее спекулируя». Приписывая церкви умышленное стремление держать верующих под ярмом, он обвиняет её ещё и  в непонимании женщины и, разгорячившись,  доходит до того, что с пафосом отрекается от христианства: «Я  не христианин, - говорит он, -Я скорее древний язычник, как великий Гете, или как древний грек».

Романтизируя язычество, Стефан Трофимович не даёт себе отчёта в том, что таким образом он возвышает форму,  унижая одновременно создавший её дух, чем способствует   разрушению Божественного порядка или морали, являющейся   источником той самой гармонической красоты, которой он так поклоняется. Отсюда возникает и следующее его изречение: «самые высокие художественные таланты могут быть ужаснейшими мерзавцами и что одно другому не мешает».  Такая мысль только на первый взгляд кажется безобидной. На самом же деле она обесценивает творца, а вместе с ним и всё возвышенное, а красоту рассматривает как продукт случайности и бессознательности.

Стефан Трофимович  здесь вовсе не оригинален, ибо за подобным заявлением  всегда стоит плоть, которая  со времён Адама   борется с духом. [Такая мысль и сейчас в большой моде.  Все мы свидетели    бытующей в настоящее время тенденции обесценивать   характер  авторов  величайших творений  человеческого духа подозрением и выискиванием в них  качеств, которые бы не делали  им чести и выставляли бы  их в смешном или развратном виде. Разве  не такими хотят представить нам кинематограф и некоторые «исследователи» - всевозможные психологи и медики задним числом, - например, таких величайших композиторов, как Моцарт, Бетховен, Чайковский, Шуман, Шуберт и т.д.? При этом этими «психологами» упускается из виду простая истина, что, создавая что-либо, человек на самом деле проявляет самого себя, и он не может  сотворить того, что не являлось бы им самим. Как говорится «каковы цветы, таковы и краски; каков делатель, таково и дело» (3 кн.Ездры 9, 17). И не может быть иначе.]

Возвращаясь к Стефану Трофимовичу, отметим, что хотя его заявления  носят революционный характер, он вовсе не является революционером. Как уже было отмечено, он эстет, но не имеющий представления об истинном источнике красоты, или иначе, он эстет безответственный, потому что семена, которые он сеет, взрастают совсем не так, как он думал. Эстетическое чувство его было обязано только   восхищению формой, за которой он не видел породившего её духа, то есть оно было лишено любви.  А восхищение лишь формой приводит к тому, что она становится главной в сознании людей, постепенно вытесняя всякое представление о духе и, наконец, доводя человека до   полного отрицания всего с ним связанного. Так рождаются рационализм и как крайность его - нигилизм. Но Стефан Трофимович только тогда начинает отдавать себе отчёт в этом, когда его «безобидные», казалось, идеи дают свои всходы в революционном насилии. При этом он вдруг понимает, что игра закончилась и, хотя и поздно, но говорит, захлёбываясь от негодования: «Я объявляю, что Шекспир и Рафаэль - выше освобождения крестьян, выше народности, выше социализма, выше юного поколения, выше химии, выше почти всего человечества, ибо они уже плод, настоящий плод всего человечества и может быть высший плод, какой только может быть! Форма красоты уже достигнутая, без достижения которой я, может, и жить-то не соглашусь... знаете ли вы, что без англичанина еще можно прожить человечеству, без Германии можно, без русского человека слишком возможно, без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете! Вся тайна тут, вся история тут! Сама наука не простоит минуты без красоты, - знаете ли вы про это, смеющиеся, - обратится в хамство, гвоздя не выдумаете!..»

Сознательно или нет, но здесь Стефан Трофимович уже предчувствует как бы таинство красоты и совершенства, лежащих в основе всего. За таким пониманием красоты уже стоит Бог и Его Слава, перед лицом которой все земные проблемы теряют своё значение, то есть красота понимается как отражение первоначального духовного совершенства человека и всего творения. В ней чувствуется то измерение, где нет места ни безобразному, ни смерти. Теперь эта красота, которую он так ценит, этот идеал Мадонны, которым так восхищается, уже не только является формой, но и голосом того Бога,   которым он пренебрегал в своих прежних заявлениях.

Но окончательно Стефан Трофимович осознаёт это, когда видит связь между разрушением христианской религии и одичанием духа человеческого, восстающего против всего прекрасного и возвышенного, что было создано человечеством. Узнав о диких намерениях своего сына, проповедующего новые идеи, он, негодуя, предчувствует тот день, когда «вонючий и развратный лакей...первый взмостится на лестницу с ножницами в руках и раздерет божественный лик великого идеала, во имя равенства, зависти и...пищеварения». С ужасом видя плоды своих безответственных высказываний, которые в конце концов трансформировались в нигилизм поколения сынов и особенно в наивеличайший демонизм его собственного сына, которого он не растил и не любил никогда,  он с отчаянием  восклицает: «Мы вовсе, вовсе не к тому стремились; я ничего не понимаю. Я перестал понимать!»

В конце концов вид дикого насилия, распространяющегося, как огонь, заставляет его бежать в крайнем смущении. «Эти люди! – говорит он, - Я видел зарево их деяний всю ночь. Они не могли кончить иначе...  Бегу из бреду, горячешного сна, бегу искать Россию».

Пережитые им страдания и крах всех его «убеждений» приводят его к мысли о том, что все в мире несчастны и поэтому всех нужно  простить. «Pardonnons, Lise, - восклицает он, - и будем свободны навеки. Чтобы разделаться с миром и стать свободным вполне - il faut pardonner, pardonner et pardonner!». Простить – означает исключить месть, простить – это значит любить тех, кто нанёс тебе вред, это значит освободиться навсегда от земных инстинктов. Как уже было сказано, Стефан Трофимович является единственным из всех героев романа, который   отказывается от своих заблуждений и в самом конце своей жизни возвращается на путь, указанный Христом. Его последние слова, свидетельствующие о его обращении, звучат как  завершающий, триумфальный аккорд всего произведения:

«И что дороже любви? Любовь выше бытия, любовь венец бытия, и как же возможно, чтобы бытие было ей неподклонно? Если я полюбил его и обрадовался любви моей - возможно ли, чтоб он погасил и меня и радость мою и обратил нас в нуль? Если есть бог, то и я бессмертен! Voilа ma profession de foi....... Одна уже всегдашняя мысль о том, что существует нечто безмерно справедливейшее и счастливейшее чем я, уже наполняет и меня всего безмерным умилением и - славой, - о, кто бы я ни был, что бы ни сделал! Человеку
гораздо необходимее собственного счастья знать и каждое мгновение веровать в то, что есть где-то уже совершенное и спокойное счастье, для всех и для всего... Весь закон бытия человеческого лишь в том, чтобы человек всегда мог преклониться пред безмерно великим. Если лишить людей безмерно великого, то не станут они жить, и умрут в отчаянии. Безмерное и бесконечное так же необходимо человеку, как и та малая планета, на которой он обитает...»

Так Стефан Трофимович возвращается к вере, которую он отрицал, и к безмерному величию Божьему. Вся глубина его обращения обнаруживается в словах: « Весь закон бытия человеческого лишь в том, чтобы человек всегда мог преклониться пред безмерно великим. Если лишить людей безмерно великого, то не станут они жить, и умрут в отчаянии». В одной этой фразе заключается целая теология связи человека с Богом через любовь, без чего человек не пребывает в жизни и умирает от отчаяния. Но связь с Богом осуществляется через стремление к совершенству в любви к Богу и к ближнему. И нет иного пути для жизни...

Тем не менее дело уже было сделано. Он вложил свою лепту в разрушение веры людей, ибо почти всю свою жизнь говорил и жил как язычник.  Такое язычество живо и по сей день. Везде и всюду плоть продолжает бороться с духом, претендуя превратить весь мир в своё абсолютно бездуховное царство, единственный исход которого насилие и гибель.

   Но Стефан Трофимович не был одинок в своей опасной игре. Таков же был  и другой представитель поколения отцов -  знаменитый писатель  Кармазинов, известный   как  «самый умный человек во всём городе».  И вот этот человек, будучи величайшим авторитетом в обществе и одним из его столпов,  несмотря на весь свой вес только и делает, что льстит революционной молодёжи, во всю  стараясь ей понравиться. В разговоре с Петром Стефановичем он доходит до того, что в угоду духу времени и из желания выглядеть передовой личностью, так же, как и Стефан Трофимович,  отказывается,  от Бога: «Я ни в какого Бога не верую.- говорит он ему, -  Меня оклеветали пред русскою молодежью. Я всегда сочувствовал каждому движению ее». Следующий же шаг после отказа от Бога ведёт к отказу от нравственности,  ибо Бог есть нравственность. И Кармазинов не медлит совершить его. Трусость и самолюбивое желание во что бы то ни стало всегда быть на виду заставляют его назвать честь  малодушием, а в бесчестье увидеть заслугу. «Сколько я вижу и сколько судить могу,- продолжает  он, -  вся суть русской революционной идеи заключается в отрицании чести. Мне нравится, что это так смело и безбоязненно выражено. Нет, в Европе еще этого не поймут, а у нас именно на это-то и набросятся. Русскому человеку честь одно только лишнее бремя. Да и всегда было бременем, во всю его историю. Открытым "правом на бесчестье" его скорей всего увлечь можно. Я поколения старого, и, признаюсь, еще стою за честь, но ведь только по привычке. Мне лишь нравятся старые формы, положим по малодушию».

Таким образом  наивысший «культурный» авторитет общества  как бы  одобряет бесчестье и даёт ему зелёную дорогу.

Но надо заметить, что суть здесь не в одном русском народе и не в одной русской революции. Разве не видим мы сегодня того же у всех народов земли, разве не одобряют открыто столпы обществ бесчестье, рассматривая его с точки зрения так называемой демократии, которая не может трактоваться иначе, как всё позволено?

Дело в том, что зло везде действует одинаково. В этом отражается борьба мира с Богом, ибо отрицание чести – это по сути отрицание морального Закона Божьего, того Закона, который воспитывается христианской Церковью.

Бес, которым одержимы эти два «отца» общества, называется самовлюблённостью  и тщеславием.

Но если «отцы» позволяли себе издалека кокетничать с этими «новейшими идеями» века, то «дети», считающие себя строителями или обновителями страны, воспринимали их как необходимость разрушения устоявшихся традиций и, претворяя эту «необходимость» в жизнь, только того и добивались, что подводили страну к социальным катаклизмам.  Одним из самых ярких представителей поколения «детей» был Николай Всеволодович Ставрогин, учитель от скуки, пользующийся, однако, наибольшим влиянием в революционных кругах. Противоречивость его характера можно было бы назвать карамазовской, ибо он не видел разницы между зверской, сладострастной шуткой и геройским постуаком, будучи в одинаковой степени способен и на то, и на другое. В жизни своей он совершил много порочных дел: изнасиловал и потом убил несовершеннолетнюю девочку, посещал петербургское «скотное сладострастное секретное общество», где слава его превзошла славу знаменитого маркиза де-Сада, который мог бы у него поучиться. Себя он считал гнусным насекомым и в то же время наслаждался своей гнусностью. И вот, будучи низок, захотел насмеяться над всем возвышенным и благородным. Не в состоянии увлечься чем-нибудь настолько сильно, чтобы потерять голову,  ни чрезмерно поверить в какую-нибудь идею, он   ради развлечения взял на себя роль учителя и вождя народа и, играя, фактически, с патриотическими чувствами и верой своих соотечественников, стал профанировать слова и образ Христа и, таким образом, вскоре превратился в «духовного» лидера целого поколения революционеров.

Но чему же он учил? Не веря в Бога, считая, что Бог каждого народа – это его синтетическая личность, он тем не менее провозглашал необходимость воспользоваться знаменем Христа для того, чтобы поднять русский народ на мировую революцию. Играя роль русского патриота, националиста и православного, но не будучи на самом деле ни тем, ни другим, ни третьим, он называл русский народ народом-богоносцем, призванным спасти мир, и лицемерно заявлял, что ни атеист, ни неправославный не могут быть русскими. Но если судьба отечества была ему совершенно безразлична, для чего же тогда ему всё это было нужно? Оказывается, что он искал  лишь развлечения в своей скуке: его забавляла стихия разрушения, в которой он играл роль великого дирижёра, приводящего в движение и сталкивающего по своей воле народы.

Однако если он высмеивал таким образом Бога, то и сам оказался высмеянным жившим в нём бесом, который довёл его до самоубийства. Николай Всволодович повесился, задохнувшись точно так же, как и те, одержимые бесами свиньи из  эпиграфа к роману, взятому из Евангелия.

Беса, которым был одержим Ставрогин, я бы назвала сладострастие и праздность. Одержимые такого порядка существуют во всех эпохах и у всех народов.

У революционеров был и свой собственный революционный теоретик, или архитектор «земного рая», Щигалёв. Его называли также «ювелиром» в связи с тщательным  изучением им «вопроса о социальном устройсте будущего общества, которым заменится настоящее». Но как он сам признаётся, он запутался в своих собственных построениях, потому что вывод его противоречит начальной идее о неограниченной свободе, то есть, выйдя, как он говорит, из безграничной свободы, он заключил безграничным деспотизмом. Тем не менее вслед за этим категорически добавляет, что несмотря на это, кроме его «разрешения общественной формулы, не может быть никакого» другого.

Но посмотрим, каков же его «земной рай»? В нём 90 процентов человечества живёт под властью 10 процентов, то есть только 10 процентов обладают свободой, а остальные 90 процентов составляют абсолютно равные, безликие рабы,   лишённые «собственного достоинства».

     Отмечая пути достижения такого «рая», Щигалёв первым препятствием к нему считает образование, и поэтому призывает снизить научный  и образовательный уровень страны, ибо, по его мнению, желание знаний является желанием аристократическим и не к лицу рабам. Вторым препятствием  он считает семейные связи и любовь между членами семьи, ибо это связи, которые несут с собой желание собственности, которой рабам не должно иметь. А единственную возможность разрушения образования и семьи Щигалёв видит в разврате. Именно в  нём, согласно ему, решение проблемы, то есть в пропаганде беспредельного разврата  до тех пор, пока не будет достигнуто полное послушание и безличность людей. Наконец, чтобы не впадать в скуку, Щигалёв находит целесообразным раз в 30 лет организовывать социальные «судороги», то есть проливать кровь.

Таким должен быть земной рай Щигалёва - самая великая цель революции. Причём  на предложение Лямшина «взорвать на воздух» эти 90 процентов человечества, «если уж некуда с ними деваться», чтобы остались только  10 процентов людей образованных, которые бы начали жить «по-учёному», Щигалёв отвечает: «И может быть это было бы самым лучшим разрешением задачи!   вы конечно и не знаете, какую глубокую вещь удалось вам сказать».

Разве не злободневно звучат сегодня все эти слова?  Является очевидным, что учения типа Щигалёва принадлежат не одной только русской литературе и истории. Мы видим их сегодня внедряемыми в жизнь многих стран мира, где образовательный уровень резко и искусственно снижен, ослаблены семейные узы, разврат и содомский грех требуют своих прав для открытого бесчестья. В воздухе разносятся слухи, что некие тёмные силы не исключают также возможности физического уничтожения бедных, как средство борьбы с нищетой и решения всех проблем.

Бес, которым одержим Щигалёв я бы назвала безумным фанатизмом, который не позволяет ему видеть всю чудовищность и бессмысленность его революционных усилий.

   Но главным бесом романа является Пётр Стефанович, сын Стефана Тимофеевича. Сам себя он называет Колумбом, а Ставрогина сравнивает с Америкой, потому что, как он говорит, Ставрогин подготовил почву для его действий. Пётр Стефанович выдаёт себя за  нигилиста, отрицающего всё: Христа, Церковь, семейное счастье, детей, искусство, красоту, мораль, собственность. Притворяясь борцом за демократию,  он втайне называет демократов «демократической  сволочью», ибо скрытой целью его является установление на земле «одной великолепной кумирной деспотической воли».Отец его с ужасом замечает, что сын его хочет предложить себя людям взамен Христа. Это лицемер, который говорит, что стук телег, несущих хлеб людям, полезнее Сикстинской Мадонны, в то время как на самом деле важность для него представляет  не благо людей, которых он считает не более, как «материалом»  к достижению своих целей, а разрушение Церкви и прекрасного, ибо красота является фактором образовательным. А единственным средстом в борьбе с теми, кто с ним не согласен, он считает гильотину. Желая превратить народ в невежественных дикарей, он с лицемерным коварством обвиняет в таком намерении Церковь и призывает к её разрушению, чтобы уже никто не мог помешать ему исказить христианское учение и использовать его в своих целях. Говорит что «русский Бог» помогает в злонамеренных делах, имея в виду фальшивого бога, которого выдумали такие типы, как он и Ставрогин.  Для реализации своих целей он создал «программу систематического беспорядка», согласно которой вся Россия должна была быть покрыта «бесконечной сетью узлов», то есть кучками законспирированных  провакаторов, помогающих погрузить страну в разврат, отчаяние и страх, чтобы, воспользовавшись потом спровоцированной слабостью её населения, без труда закабалить его.

Действие этой сети подобно действию современных средств массовой информации, которые всеми возможными способами пропагандируют секс, насилие, страх. А помогают им те же лица, которые помогали Петру Стефановичу, а именно, как он сам говорит: «учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью,.... Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить..... Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение...... Присяжные, оправдывающие преступников ..... Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален...   Администраторы, литераторы...»  «О, много наших , - добавляет он, - ужасно много, и сами того не знают!»

Как уже было сказано, Петру Стефановичу нужно, чтобы человеческое общество погрузилось в неслыханный и дикий разврат, который бы превратил людей в низких, жестоких и эгоистичных подлецов. «Мы пустим пьянство, - говорит он, - сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство». Он не хочет видеть никакой разницы между добром и злом и считает, что когда все бесчестны, тогда никто не бесчестен.

Если Щигалёв теоретик, то Пётр Стефанович Верховенский – это тот, кто действует. Сам себя он называет тем, «кто выдумал  первый шаг».  За все беспорядки в романе ответственен именно он, хотя все они были сделаны чужими руками.

  Беса, которым он одержим, я бы назвала безумием cамомнения.

Прочие действующие лица романа являются жертвами уже названных. Один из них Шатов. Он целиком находится под влиянием Ставрогина, хотя и со временем обнаруживает  неискренность своего учителя. Тем не менее, будучи славянофилом московского покроя,  разделяет все его идеи относительно России. Не веря в Бога, верит в Россию и в русское православие. Поэтому и заявляет, что бунт надо начинать с атеизма. Он принадлежит к доверенным лицам революционного общества, но падает жертвой ревности лидера этого общества Петра Стефановича, который сначала оклеветал его, а потом послал убить его как предателя. Беса, которым он был одержим, можно назвать смущением и слепотой.

Шатов умирает так, как умерли соратники борьбы всех известных  революционных лидеров в истории человечества, павшие жертвами ревности или страха тех своих товарищей, которые пришли к власти.

Следующей жертвой Ставрогина и Петра Верховенского является Кирилов. В мыслях его царит полный религиозный хаос. По сути своей он не злобный человек, но сознание его сильно искривлено. Заявляет, что для него не существует идеи более возвышенной, чем та, что Бога нет. Он даже вообразил продолжение Евангелий, в котором Христос и распятый с ним разбойник после смерти вместе искали рай и не нашли его. Кирилов думает, что силы природы намного сильнее Христа и  «заставили Его жить среди лжи и умереть за ложь». Поэтому он заявляет, что вся планета и её законы представляют собой «дьяволов водевиль», «ложь» и «глупую  насмешку».  Не видя в жизни ничего, кроме боли и страха, он  не ценит ни свою, ни чужую жизнь.   [ Было бы ошибкой считать образ Кирилова как явление чисто русское.Подобные взгляды мы можем встретить у многих писателей, пользующихся мировой славой.] Именно таким отношением к жизни объясняется то, что в своём жилище Кирилов без всякого угрызения совести даёт приют убийце. Ночи он проводит, читая Апокалипсис и желая, чтобы скорее наступили эти последние времена. И хотя в своих галлюцинациях он иногда на какие-то мгновения чувствует вечную гармонию, у него нет верного её толкования, и поэтому галлюцинации эти не становятся откровениями, способными спасти его. Иначе говоря, подсознание его, быть может, открывает ему в эти мгновения Бога, но он не хочет согласиться с мыслью о Его существовании: « Если бог есть,- говорит он, - то вся воля его, и из воли его я не могу». «Если нет бога, то я бог....»  и «вся воля моя, и я обязан заявить своеволие... Я обязан себя застрелить, потому что самый полный пункт моего своеволия - это убить себя самому».

Таким образом, он хочет освободиться от земной жизни самоубийством, чтобы убедить себя самого, что Бога нет,  а также чтобы  убить страх и самому стать Богом. Бес, зарождающий в нём подобные мысли, и приводит его к самоубийству, но прежде он превращает его в дикого зверя, наподобие тех сбесившихся свиней из второго эпиграфа к роману, -   в зверя, который внезапно из темноты комнаты набрасывается на Петра Верховенского, но в котором уже нельзя было узнать Кирилова. Этого беса, овладевшего им,  я бы назвала    страхом.

Что же касается  таких типов, как Лебядкин и Лямшин, то они находятся в услужении у «великих», представляя собой как бы их исполнительный орган. Они готовят листовки и лозунги. Листовки их призывают людей выходить на улицы с вилами, обещая им, что кто утром выйдет бедным, может к вечеру вернуться богатым. Они толкают людей к грабежам, к закрытию церквей, к уничтожению Бога, к нарушению браков и прав на наследство, они побуждают людей взяться за ножи,  провозглашают «свободу социальной жены» и т.д.  Лозунги их гласят: «Пусть нечистая кровь напоит наши нивы!»

И всё это преподносится как эволюция, развитие и шаг вперёд.

И что же общество? Отступает, обманутое и смущённое, перед этими новыми ветрами, в итоге принимая их, чтобы не показаться   отсталым и неумным. Оно позволяет, чтобы распространялись, вовсе не невинная, так называемая мода на проказливость,  как форма неподчинения и бунта против установленных правил морали,  а также грубая «простота» как вызов культуре вообще. Дамы высшего света, желая показать себя женщинами, обладающими передовыми взглядами, не только стимулируют эту проказливость, но и участвуют в ней. В унисон с этими новыми веяниями они объявляют, что ради развлечения позволено  всё; повторяют революционные декларации, не вникая в их суть, не понимая, что за ними стоит. Вслед за революционерами отрицают духовную красоту и дружбу. Говорят, что сейчас, кроме стариков, никто не восхищается Мадонной. Салон жены губернатора всегда полон молодыми людьми чуть ли не с трактирной развязанностью. В нём критикуется всё, что священно и, как следствие этого, «полковники  смеются над бессмысленностию своего звания и за лишний рубль готовы  тотчас же снять свою шпагу и улизнуть в писаря на железную дорогу; генералы, перебегают в адвокаты;... женщины изображают собою женский вопрос» и т.д., и т.п.

А всё это, как правило,  несёт с собой насилие, смерть, разрушение. И это лишь первый шаг, или генеральная репетиция.  Имя этому обществу «легион».

Такова схема всякой революции. В этом всегда нас может убедить внимательное наблюдение за днём сегодняшним, в свете чего нам становится очевидным, что   роман Достоевского есть предупреждение, и не только России, но и всего человечества, об опасности отрицания или профанации Христова Слова. В самом деле, что есть человеческая культура? Прежде всего это нравственность, которая выражается в любви к ближнему через любовь к Богу, готовая даже на пожертвование своими интересами ради общего блага. На этой морали основывается идея о совершенстве или красоте духовной, которая и есть истинное лицо Божье, или иначе, его Слава. Так что с этой точки зрения, отрицая христианскую культуру, духовную красоту, или нравственность, мы сознательно или бессознательно восстаём против Бога. В этом вся суть земной борьбы. Именно против Бога борятся все действующие лица этого романа, отражая амбиции и дела человечества во все века и во все эпохи. И именно это ведёт их к гибели в бездне. Никакие новые социальные теории ничего не стоят, ибо все они бьются в замкнутом кругу этих амбиций. Существует лишь один путь выхода из этого круга, лишь один путь исцеления. Это провозглашённый Христом  путь любви и прощения, ибо мир и благополучие на земле не могут наступить прежде, чем дух человеческий не очистится  и не организует человека согласно образу и подобию Божьему, по  которому он был создан.

Буэнос Айрес 2005

На главную страницу