Христианский универсализм А.К.Толстого
Размышления над его поэзией «чистого искусства»
Вместо вступления
Алексей Константинович Толстой, один из самых замечательных поэтов 19-го века, кажется, никогда ещё не рассматривался как христианский мыслитель. Между тем загадка очарования его поэзии, получившей определение «чистого искусства», кроется именно в самой чистой христианской идее. Голос его, зазвучавший в период охватившего Россию предреволюционного смущения, шёл вразрез со всем, что представлялось тогда «передовым» и поэтому не был ни понят до конца, ни, естественно, оценён по достоинству. Жизнь русского общества представляла собой тогда кипящий котёл, в котором, бурля, сталкивались разные гражданские и политические мировоззрения относительно прошлого и будущего России. Тогда как А.К.Толстой, отказавшийся от политической деятельности, исходил из некоего, я бы сказала, христианского универсализма, нравственные основы которого выходили за пределы национальных границ и покоились исключительно на сознании Славы Божьей, проявляющейся в совершенстве истины, добра и красоты. Но современники А.К.Толстого, воспламенённые своими политическими спорами, неверно расценили его отказ от политической борьбы и не сумели увидеть исключительную духовность его творческой мысли, связанной с самими истоками жизни. Стихи его были сочтены и считаются до сих пор, хотя и прекрасными, но далёкими от «реальной жизни». Их совершенно справедливо отнесли к разряду поэзии «чистого искусства», но смысл в это определение внесли полупренебрежительный. Тем не менее поэзия его до сих пор очаровывает людей с самым утончённым художественным вкусом и высокими моральными стремлениями.
Очарование это обязано тому, что вся поэзия А. Л.Толстого как бы дышит таинством жизни. Именно с Ним связано его «чистое искусство» и именно в Нём следует искать истинное содержание этого рода поэзии, основателем и единственным настоящим представителем которого, по моему глубокому убеждению, является сам А.К.Толстой, ибо та религиозно-идеологическая целостность, которая характерна для его поэтического творчества и которая при внимательном рассмотрении даже складывается в стройную богословскую систему, не свойственна больше никому из тех, пусть даже не менее замечательных в художественном смыле поэтов, которых тоже принято причислять к представителям поэзии «чистого искусства».
Эпиграфом к поэтическому творчеству А.К.Толстого вполне могли бы послужить следующие слова апостола Павла:
«Итак, если вы воскресли со Христом,
то ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога;
о горнем помышляйте, а не о земном» (Кол 3, 1-2)
Именно о горнем помышлял А.К.Толстой, служа , как он говорил, «таинственной отчизне», и вследствие этого отодвигая на второй план всё земное. Его поэзию, хотя и светскую по своей форме, можно было бы отнести в то же время к особому роду пророческой поэзии, в которой повседневная жизнь сплетается с самыми высокими идеалами, лежащими в основе Творения и имеющими отношение к миру невидимому, или духовному. Сам поэт называл свои стихи «псалтырем», подчёркивая тем самым их главное предназначение.
Итак, отстранившись от политической и гражданской борьбы, А.К.Толстой оказался как бы изолированным даже от своих друзей, интересы которых не выходили за пределы мира земного со всеми его раздорами и суетой. Они принадлежали к двум враждующим культурно-политическим течениям русской жизни, а именно: славянофилам и западникам. Те и другие в глазах А.К. Толстого имели свои разумные основания и свои заблуждения. И хотя он в некоторых случаях проявлял большую склонность к западникам, но полностью согласиться ни с теми, ни с другими не смог, ибо, как он сам говорит, ему трудно было «сносить пристрастную ревность» представителей обоих течений, свидетельствующую лишь об отсутствии в них истинной христианской любви. Своё добровольное отчуждение от тех и других он объясняет в своём стихотворении «Двух станов не боец».
Двух станов не боец, но только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый меч,
Но спор с обоими доскель мой жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами –
Не купленный никем, под чьё б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь.
Уже в приведённых строчках ярко проявляются нелицеприятие и глубочайшая, даже какая-то неземная, порядочность поэта, который всякому человеческому союзу и даже дружбе предпочитает справедливость и истину, которые не могут сосуществовать ни с пристрастностью, ни с враждой. Он не присоединяется ни к какому из этих двух течений, так как, если бы сделал это, то при любой несправедливости, допущенной его избранниками, он был бы вынужден защищать их противников, ибо ничто так не отвратительно его сердцу, как несправедливость.
Нетрудно догадаться, что в основе такого предпочтения истины каким бы то ни было человеческим связям сознательно или подсознательно лежит первая заповедь Христа: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим»: сия есть первая и наибольшая заповедь.» (Мф 22 , 37-38), ибо справедливость у Бога, который есть Любовь и нелицеприятие. Если же человек приносит это нелицеприятие в жертву тем, кого любит, то есть в жертву своим родным, близким, даже своему народу, то таким образом он ставит любовь к «своему», то есть к себе самому превыше любви к Богу. Таким Господь сказал:
«Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня;
и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня»
(Мф гл.10, 37),
Ибо в этом случае он поступает, как язычник:
«И если вы приветствуете (или любите, что в этом смысле одно и то же) только братьев ваших,
что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?» (Мф гл.5, 47 )
Ведь любовь язычника к ближнему, - которого он предпочитает всякой справедливости, ибо не знает истинного Бога, - очень хрупка и, подверженная страстям, она может в любой момент превратиться в ненависть, потому что на самом деле в основе её лежит всепоглощающая любовь к самому себе.
Этот главный завет, как было сказано, касается высшей, нелицеприятной справедливости, и поэт показывает, что нельзя любить истинной любовью, не будучи справедливым, и нельзя требовать справедливости от других, не будучи самим справедливыми к ним и не ставя себя на их место. А по-настоящему справедливо человек может поступать лишь, познав Бога и подражая Ему в Его совершенстве, ибо было сказано Христом: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш небесный» (Мф 5 , 48)
Таким образом, по мысли А.К. Толстого, справедливы лишь те, кто в своих действиях исходят из духовного совершенства, которое невозможно без любви, мира и согласия.
Но друзья его, погружённые в дела земные, сочли его позицию как проявление безразличия к судьбам России и даже как нелюбовь к родному народу. Между тем, как было отмечено, идеалы Толстого исходят из иной реальности. Добродетели, о которых он говорил, оправдываются вечными законами жизни, установленными Создателем. В стихотворении, посвящённом славянофилу Аксакову, поэт, защищая себя от подобных обвинений, с беспредельной любовью задерживается на близких его душе особенностях русской жизни ( см. выделенную нами вторую часть стихотворения), но вместе с тем подчёркивает, что самые святые его привязанности выше национальных интересов и сосредотачиваются на вечном, то есть на той другой, «таинственной отчизне», которой он «служит» в первую очередь (см.четвёртую его часть).
K A . Аксакову
Судя меня довольно строго,
В моих стихах находишь ты,
Что в них торжественности много
И слишком мало простоты.
Так. В беспредельное влекома,
Душа незримый чует мир,
И я не раз под голос грома,
Быть может, строил мой псалтырь
Но я не чужд и здешней жизни;
Служа таинственной отчизне ,
Я и в пылу душевных сил
О том, что близко, не забыл.
Поверь, и мне мила природа,
И быт родного нам народа –
Его стремленья я делю,
И всё земное я люблю,
Все ежедневные картины:
Поля, и сёла, и равнины,
И шум колеблемых лесов,
И звон косы в лугу росистом,
И пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков;
В степи чумацкие ночлеги,
И рек безбережный разлив,
И скрып кочующей телеги,
И вид волнующихся нив;
Люблю я тройку удалую,
И свист саней на всём бегу
На славу кованную сбрую,
И золочёную дугу;
Люблю тот край, где зимы долги,
Но где весна так молода,
Где вниз по матушке по Волге
Идут бурлацкие суда;
И все мне дороги явления,
Тобой описанные, друг,
Твои гражданские стремленья
И честной речи трезвый звук.
Но всё, что чисто и достойно,
Что на земле сложилось стройно,
Для человека то ужель,
В тревоге вечной мирозданья,
E сть грань высокого призванья
И окончательная цель?
Нет, в каждом шорохе растенья
И в каждом трепете листа
Иное слышится значенье,
Видна иная красота!
Я в них иному гласу внемлю
И, жизнью смертною дыша,
Гляжу с любовию на землю,
Но выше просится душа;
И что её, всегда чаруя,
зовёт и манит вдалеке-
О том поведать не могу я
На ежедневном языке.
Из этой последней части видно, что целью человеческой жизни поэт считает то, что находится за пределами земли, то есть познание Бога и Его Царствия. Что же касается земной отчизны, то любовь к ней соответствует второй заповеди Христа:
«возлюби ближнего твоего, как самого себя».
На сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки.»
(Мф 22 , 39-40)
А это значит, что он любит её не меньше, чем его друзья, и, может быть, даже больше и истиннее, потому что любит её после Бога, который есть Отец всех.
Осмысление этих двух заповедей Господа равносильно познанию Божьему. А так как познание Бога бывает духовным, а не материальным, то согласно глубокому убеждению А.К.Толстого, вся человеческая деятельность, и в особенности, художественная, должна быть посвящена Славе Божьей.
Чтобы убедиться в этом, проанализируем его поэзию «чистого искусства» с точки зрения христианского богопонимания, что поможет нам лучше раскрыть для себя её истинный смысл. Как уже было сказано, не будучи собственно религиозной ни по своей форме, ни даже по своему непосредственному содержанию, она тем не менее отражает целую систему богопонимания, которая проявляется в ней так естественно, будто бы эти вечные истины были вписаны в сердце поэта Самим Господом, сказавшим некогда:
«вложу законы Мои в сердца их и в мыслях их напишу их... » (Евр 10, 16)
Февраль 2008 г.