Христианский универсализм А.К.Толстого

Размышления над его поэзией «чистого искусства»

 

II. Цель и предназначение искусства

  согласно А.К.Толстому

«...что можно знать о Боге... Бог явил им.

Ибо невидимое Его, вечная сила Его и

Божество, от создания мира через

рассматривание творений видимы...»

(Рим 1, 20)

Цель и предназначение истинного искусства в понимани А.К.Толстого тесно связаны с основами жизни, или, лучше, с её таинством. Уже в приведённом нами фрагменте из поэмы «Иоанн Дамаскин» поэт говорит, что в «глаголе» певца звучит «то сокровенное горнило, где первообразы кипят», то есть те оригиналы, слабым отражением, или тенью, которых являются все сокровища земной природы. Этим самым он определяет главную задачу искусства: раскрывать красоту и совершенство первообразов Творения, или иными словами, Славу Божью, через их отражение в красотах земной природы. В своём белом стихе «Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!» он говорит о том, что эти прообразы «носятся над землёй, незримые оку», отражая «глубокую вселенскую правду», * и художник призван уловить их и отразить в своём творчестве, которое тогда лишь и будет истинным, когда оно «с предвечным его образом будет сходно от слова до слова», или (мы можем добавить) от звука до звука, а также своими красками. Приводим здесь это стихотворение полностью.

***

Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!

Вечно носились они над землёю, незриме оку.

Нет, то не Фидий воздвиг олимпийского славного Зевса!

Фидий ли выдумал это чело, эту львиную гриву,

Ласковый, царственный взор из-под мрака бровей громоносных?

Нет, то не Гёте великого Фауста создал, который,

В древнегерманской одежде, но в правде глубокой, вселенской,

С образом сходен предвечным своим от слова до c лова

Или Бетховен, когда находил он свой марш пох-ый,

Брал из себя этот ряд раздирающих сердце аккордов,

Плач неутешной души над погибшей великою мыслью,

Рушенье светлых миров в безнадёжную бездну хаоса?

Нет, эти звуки рыдали всегда в беспред. простр-ве,

Он же, глухой для земли, неземные подслушал рыданья.

Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков,

Много чудесных в нём есть сочетаний и слова, и света,

Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть, и с-ть,

Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово,

Целое с ним вовлекает созданье в нш мир удивл-ый.

О, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем,

Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен,

Слух же душевный сильней напрягай, и душевное зренье

И как над пламенем грамоты тайной бесцветные строки

Вдруг выступают, так выступят вдруг пред тобою картины,

Выйдут из мрака всё ярче цвета, осязательн e й формы,

Стройные слов сочетания в ясном сплетутся значенье...

Ты ж в этот миг и внимай, и гляди, притаивши дыханье,

И, созидая потом, мимолётное помни виденье!

Отсюда видно, что, по мысли А.К.Толстого, задачей художника является как можно точнее скопировать существующие в пространстве «невидимые формы и неслышимые звуки», множество «чудесных сочетаний и слова, и света». В этих формах, звуках и красках зафиксировано всё: вся история Творения от его начала до грядущего славного завершения. В них зафиксирована и трагедия человеческого грехопадения, как «плач неутешной души над погибшей великою мыслью, рушение светлых миров в безнадёжную бездну хаоса».

Задачей поэта является, «уловив лишь рисунка черту, лишь созвучие, лишь слово», дополнить остальное и в своём творчестве представить целый образ: («целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивлённый»). Но для этого он должен отключиться от всего земного, которое своими яркими красками и шумом заслоняет мир истинный, то есть мир оргиналов, отвлекая от него человека. Поэтому А.К.Толстой считает, что художник должен «окружить себя мраком, молчанием, быть одиноким, слепым и глухим для всего земного, чтобы он мог «сильнее напрячь» своё душевное зрение. И тогда так же, «как над пламенем вдруг выступают бесцветные строки тайной грамоты», перед ним всё ярче и ярче проявятся из мрака цвета, формы, сочетания слов и звуков, которые сплетутся в ясное значение.

Иными словами, для истинного творчества, целью которого является отражение вечных истин, нужен покой, отход от шума земной жизни, сосредоточение на собственном внутреннем мире.Без этого «забот немолчных скучная тревога» заглушит звуки, которые можно услышать лишь сердцем. Как говорит поэт: «Есть много звуков в сердца глубине». И в этом помощником поэту является созданная Богом природа. Та же мысль выражена Алексеем Константиновичем в стихотворении «Земля цвела. В лугу весной одетом», которое также приводим целиком:

***

Земля цвела. В лугу, весной одетом,

Ручей меж трав катился, молчалив;

Был тихий час меж сумраком и светом,

Был лёгкий сон лесов, полей и нив;

Не оглашал их соловей приветом;

Природу всю широко осенив,

Царил покой; но под безмолвной тенью

Могучих сил мне чуялось движенье.

 

Не шелестя над головой моей,

В прозрачный мрак деревья улетали;

Сквозной узор их молодых ветвей,

Как лёгкий дым, терялся в горней дали;

Лесной чабёр и полевой шалфей,

Блестя росой, в траве благоухали,

И думал я, в померкший глядя свод:

Куда меня так манит и влечёт?

 

Проникнут весь блаженством был я новым,

Исполнен весь неведомых мне сил:

Чего в житейском натиске суровом

Не смел я ждать, чего я не просил –

То свершено одним, казалось, словом,

И мнилось мне, что я лечу без крыл,

Перехожу, подъят природой всею,

В один порыв неудержимый с нею!

 

Но трезв был ум, и чужд ему восторг,

Надежды я не знал, ни опасенья...

Кто ж мощно так от них меня отторг?

Кто отрешил от тягости хотенья?

Со злобой дня души постыдный торг

Стал для меня без смысла и значенья,

Для всех тревог бесследно умер я

И ожил вновь в сознанье бытия...

 

Тут пронеслось как в листьях дуновенье,

И как ответ послышалося мне:

Задачи то старинной разрешенье

В таинственном ты видишь полусне!

То творчества с покоем соглашенье,

То мысли пыл в душевной тишине...

Лови же миг, пока к нему ты чуток,-

Меж сном и бденьем краток промежуток!

Как видим основная мысль заключена в следующих двух замечаниях: «Царил покой; но под безмолвной тенью могучих сил мне чуялось движенье» и «то творчества с покоем соглашенье», - то есть для истинного творчества нужны покой и тишина, позволяющие человеку проникнуться пульсом невидимого мира, сосредоточенно наблюдать и слушать то, что было создано руками Бога. Это значит, что, творя, художник должен подражать Богу, в котором, по выражению поэта, «совместно творчество с покоем, с невозмутимостью любовь» (см. приведённый нами в предыдущей главе фрагмент из поэмы «Дон Жуан») Это тот покой, когда он не слышит земных шумов, когда он ощущает своё единство со всем Творением («перехожу, подъят природой всею в один порыв неудержимый с нею!»), когда его не волнуют ни надежды, ни страх, когда вся злободневная борьба кажется ему «постыдным» и бессмысленным «торгом души», то есть когда человек умирает для всех тревог, чтобы «ожить вновь в сознанье бытия», став с ним одно.

Именно тогда он «в каждом шорохе растения и в каждом трепете листа» начинает видеть мир иной, «иную красоту», которые воспевает. Вот несколько характерных в этом смысле отрывков из поэмы «Дон Жуан»:

«Пою один про край иной!» – говорит поэт, сознавая своё одиночество среди людей, взгляд которых погружён в земные дела, в то время как он, проникнувшись творением, слышит и видит невидимого Бога и всю Его силу в иной весне, иной жизни, иной красоте:

Весенних листьев трепетанье,

Во мраке веющие сны,

Журчанье вод, цветов дыханье,

Всё мне звучит как обещанье

Другой, неведомой весны!

Блажен для поэта тот, кто не привязан к земле и не на ней ищет свой идеал. Но это лишь удел простых и чистых душой:

Блажен, кто прост и чист душою,

Чей дух молитве не закрыт,

Кто вместе с юною землёю

Творца миров благодарит,

Но мыслью вечно восходящей

Не в жизни ищет идеал,

И кто души своей любящей

Упорно к ней не приковал!

Поэт тоскует по этому иному миру, по его иной, совершенной красоте, ибо раз увидев его, уже не может забыть.

Весны томительная сладость,

Тоска по дальней стороне,

Любовь и грусть, печаль и радость

Всегда межуются во мне,

Но в их неровном колыханье

Полны надежд мои мечты:

Журчанье вод, цветов дыханье,

Всё мне звучит как обещанье

Другой, далёкой красоты!

Все эти и многие другие фрагменты настойчиво указывают нам на то, что целью искусства, так же, как и целью жизни человеческой, А.К. Толстой считает не временные, а вечные понятия, которые обнаруживают себя лишь тогда, когда они предпочитаются понятиям земным, то есть в искусстве лежит тот же завет Христа о любви: сначало Божье, вечное, а потом человеческое, временное.

В отношении ближнего поэт и художник, по мысли А.К.Толстого, призваны исполнять роль апостолов красоты и совершенства, то есть, как он написал в своём стихотворении «Прозрачных облаков спокойное движение», «держать стяг во имя красоты». Причём эту красоту, исходя из всего творчества поэта, нужно связывать не с земной, физической красотой, а с красотой духовной, совершенной и вечной. Художник в представлении поэта является сеятелем этой красоты и совершенства, действующим в совершенно враждебном ему мире, который называет миром лжи («средь мира лжи, средь мира мне чужого», - пишет А.К.). Поэтому он выступает одновременно и как апостол, и как пророк, и как святой мученик, и как целитель. Всем им так или иначе суждено повторить крёстный путь Христа к Голгофе.

В стихотворении «Мадонна Рафаэля» поэт сначала связывает небесное с земным как бы супружеской любовью, ибо фразу «любовь небесная затмила её земную красоту» следует понимать, как «любовь небесная покрыла её земную красоту», чтобы в мир пришёл Спаситель, а потом обдаёт холодом надвигающейся трагедии: неминуемой битвы между небесным и земным.

Мадонна Рафаэля

 

Склоняся к юному Христу,

Его Мария осенила;

Любовь небесная затмила

Её земную красоту.

 

А он, в прозрении глубоком,

Уже вступая с миром в бой,

Глядит вперёд – и ясным оком

Голгофу видит пред собой.

Поэт заканчивает стихотворение Голгофой, как бы намекая на то, что спасение приходит к людям только через Голгофу. Путь к ней является и путём поэта и художника, поэтому, подражая своему совершенному Богу и Спасителю, А.К.Толстой призывает ничего не бояться и во что бы то ни стало «грести против течения во имя прекрасного». В стихотворении, которое так и называется «Против течения», он объясняет это прекрасное как вечное и совершенное, против которого идёт борьба со времён Спасителя. Вот несколько фрагментов из него:

Против течения

 

Други, вы слышите ль крик

оглушительный:

«Сдайтесь, певцы и художники, кстати ли

Вымыслы ваши в наш век положительный?

Много ли вас остаётся, мечтатели?

Сдайтеся натиску нового времени!

Мир отрезвился, прошли увлечения –

Где ж устоять вам, отжившему племени,

против течения?»

 

Други, не верьте! Всё та же единая

Сила нас манит к себе неизвестная,

Та же пленяет нас песнь соловьиная,

Те же нас радуют звёзды небесные!

Правда всё та же! Средь мрака ненастного

Верьте чудесной звезде вдохновения,

Дружно гребите во имя прекрасного

против течения! ...

 

В оные ж дни, после казни Спасителя,

В дни, как апостолы шли вдохновенные,

Шли проповедовать слово Учителя,

Книжники так говорили надменные:

«Распят мятежник! Нет проку в осмеянном,

Всем ненавистном, безумном учении!

Им ли, убогим идти галилеянам,

против течения?»

 

Други, гребите! Напрасно хулители

Мнят оскорбить нас своею гордынею:

На-берег вскоре мы, волн победители,

Выйдем торжественно с нашей святынею!

Верх над к o нечным возьмёт бесконечное

Верою в наше святое значение.

Мы же возбудим течение встречное

против течения!

Здесь он выступает против тех, кто считает устаревшим, как учение Христа, так и понятие о прекрасном, и показывает, что прекрасное тесно связано с Творением Божьим, и поэтому оно неизменно и вечно, как неизменен и вечен Сам Бог.

Эта битва, которую должен вести истинный художник, на земле проходит с переменным успехом. Бывает, что она кончается святым мученичеством борца за святость и совершенство. Но и это мученичество, отражённое в искусстве, обладает огромной силой. В стихотворении «В монастыре пустынном близ Кордовы» поэт говорит одновременно и о силе искусства, и о мученичестве тех, кто противопоставляет земному миру свою святость.

***

В монастыре пустынном близ Кордовы

Картина есть. Старательной рукой

Изобразил художник в ней суровый,

Как пред кумиром мученик святой

Лежит в цепях и палачи с живого

Сдирают кожу... Вид картины той,

Исполненный жестокого искусства,

Сжимает грудь и возмущает чувство.

Но в дни тоски, мне всё являясь снова,

Упорно в мысль вторгается она,

И мука та казнимого святого

Сегодня мне понятна и родна:

С моей души совлечены покровы,

Живая ткань её обнажена,

И каждое к ней жизни прикасанье

Есть злая боль и жгучее терзанье.

Итак, путь поэта – это путь духовной борьбы. Именно тот путь, к которому призывает нас Господь. Алексей Константинович так и пишет в стихотворении «Господь меня готовя к бою», где показывает также, как мир противопоставляет этой борьбе «ржавчину покоя и прах бездействия», убаюкивая людей своими ложными радостями. Было мгновение, когда даже сам поэт «задремал, главу понуря»

***

Я задремал, главу понуря,

И прежних сил не узнаю;

Дохни, господь, живящей бурей

На душу сонную мою.

 

Как глас упрёка, надо мною

Свой гром призывный прокати,

И выжги ржавчину покоя,

И прах бездействия смети.

 

Да вспряну я, тобой подъятый,

И, вняв карающим словам,

Как камень от удара млата,

Огонь таившийся издам!

Стихотворение это звучит как молитва. Раскаявшийся поэт просит божьей помощи в борьбе с соблазнами мира. Эта помощь всегда приходит и поэт вновь узнаёт свои «святые убежденья», как он пишет об этом в стихотворени «Я вас узнал святые убежденья».

***

Я вас узнал, святые убежденья,

Вы спутники моих минувших дней,

Когда, за беглой не гоняясь тенью,

И думал я и чувствовал верней,

И юною душою ясно видел

Всё, что любил, и всё, что ненавидел!

 

Средь мира лжи, средь мира мне чужого,

Не навсегда моя остыла кровь;

Пришла пора, и вы воскресли снова,

Мой прежний гнев и прежняя любовь!

Рассеялся туман, и, слава богу,

Я выхожу на старую дорогу!

 

По-прежнему сияет правды сила,

Уё сомненья боле не затмят;

Неровный круг планета совершила

И к солнцу снова катится назад,

Зима прошла, природа зеленеет,

Луга цветут, весной душистой веет!

Живя душой в ином, прекрасном мире, он, как и Христос, называет мир земной «чужим себе» «миром лжи», у которого, однако, свои искусные средства борьбы против человеческой святости. И самым главным из них опять-таки является искусство, но это уже не искусcтво, ищущее совершенное и вечное. Совсем наоборот, оно представляет собой соблазнительное изображение временного и плотского. О силе его поэт говорит в своём стихотворении «Он водил по струнам»

***

Он водил по струнам; упадали

Волоса на безумные очи,

Звуки скрыпки так дивно звучали,

Разливаясь в безмолвии ночи.

В них рассказ убедительно-лживый

Развивал невозможную повесть,

И змеиного цвета отливы

Соблазняли и мучили совесть;

Обвиняющий слышался голос,

И рыдали в ответ оправданья,

И бессильная воля боролась

С возрастающей бурей желанья,

И в туманных волнах рисовались

Берега позабытой отчизны,

Неземные слова раздавались

И манили назад с укоризной,

И так билося сердце тревожно,

Так ему становилось понятно

Всё блаженство, что было возможно

И потеряно так невозвратно,

И к себе беспощадная бездна

Свою жертву, казалось, тянула,

А стезёю лазурной и звёздной

Уж полнеба луна обогнула;

Звуки пели, дрожали так звонко,

Замирали и пели сначала,

Беглым пламенем синяя жжёнка

Музыканта лицо освещала...

Фразы «упадали волоса на безумные очи», « рассказ убедительно-лживый», «змеиного цвета отливы», «соблазняли и мучили совесть», «бессильная воля боролась с возорастающей бурей желанья», «к себе беспощадная бездна свою жертву, казалось тянула», «бешлым пламенем синяя жжёнка музыканта лицо освещала» прямо указывают на существование и дьявольского искусства, которое нельзя смешивать с искусством божественным, ибо оно соблазняет и мучает совесть человека, заставляя его подчиняться минутной страсти, забывать об истинном и вечном и становиться рабом ложного и временного.

В нижеследующем отрывке из стихотворения «Пантелеймон-целитель» Толстой следующим образом проявляет своё отношение к представителям такого искусства, для которых, как он говорит, «только то и действительно, что для нашего тела чувствительно»:

...А ещё, государь –

Чего не было встарь –

И такие меж нас попадаются,

Что лечением всяким гнушаются.

Они звона не терпят гуслярного,

Подавай им товара базарного:

Всё, чего им не извесить, не смерить,

Всё, кричат они, надо похерити!

Только то, говорят, и действительно,

Что для нашего тела чувствительно;

И приёмы у них дубоватые,

И ученье-то их грязноватое!

И на этих людей,

Государь Пантелей,

Палки ты не жалей

Суковатыя!

Как Христос гнал продавцов из храма, так и поэт, - Пантелеймон-целитель, - должен бороться за чистоту души, против засилья земного и телесного.

Именно такому искусству плоти противопоставляет Толстой своё понятие о «чистом искусстве», которое некоторые неверно называют ещё и «искуством для искусства». Это последнее название как бы анулирует его истинное значение, которое заключается в борьбе за возврат человека к Богу, к вечной жизни, к красоте и совершенству, - одним словом, к уподоблению образу Божьему, по подобию котрого он был создан.

Итак, под чистым искуством А.К.Толстого следует понимать высокое искусство обнаружения и проявления Славы Божьей, следы которой раскрываются лишь тем, кто ищет истину и совершенство. Это искусство созидающее. Оно поднимает человека из его падшего состояния. Оно целительно, как Священное Писание.

-------------------

* Кому-то прообразы А.К.Толстого могут напомнить «идеи» Платона. Я умышленно не сравниваю их, чтобы не создалось впечатления их влияния на поэта, ибо всё его поэтическое творчество свидетельствует о том, что мысли его (независимо от чтения трудов Платона и других авторов) естественным образом исходили из его христианского мировоззрения, воспитанного Церковью и Старым и, особенно, Новым Заветами Библии, где под образами и невидимым часто имеются в виду именно прообразы.

Февраль 2008 г

На главную страницу.